Как-то актер Игорь Скляр, выступая в одной из телепередач, объявил, что сейчас споет русскую народную песню. И запел: "Губы окаянные, думы потаенные, Бестолковая любовь, головка забубенная!" Сидевший у телевизора Владимир Дашкевич просто задохнулся от негодования, услышав песню своего друга и постоянного соавтора Юлия Кима. Он набрал номер телефона Кима и в трубке услышал: "Русский народ слушает". Ким тоже смотрел эту передачу. Впрочем, скорее всего, звонок Дашкевича был не первый.

В пятницу вечером в Молодежном центре "АкБарс" перед казанским зрителем выступит Юлий Ким, человек-легенда, чье имя знает не каждый, но песни которого знают все. "Белеет мой парус, такой одинокий на фоне стальных кораблей", "А бабочка крылышками — бяк, бяк, бяк" и, конечно, "Губы окаянные, думы потаенные". Вспомнили?

– Юлий Черсанович, на афише вы представлены просто как "поэт, драматург, автор песен". А что будет на вашем концерте?

– На концерте будет такой компот из моих песен. Я обычно составляю из них несколько серий по три-четыре песни. Например, серии "Мужчины", "Женщины", "Старинные песни". А начну я с серии, посвященной Булату Шалвовичу, в фестивале памяти которого недавно участвовал в США и в Израиле.

– У вас ведь к Булату Окуджаве особое отношение, поскольку именно благодаря его статье "Запоздалый комплимент", вышедшей в 1985 году, в титрах фильмов с указанием автора песен вас "рассекретили"...

– Совершенно верно, до этого целых 16 лет я значился там как "Юлий Михайлов". В 1969 году я поучаствовал в правозащитном движении, и мне пришлось вооружиться псевдонимом. Имя Юлий Ким оказалось негласно запрещено, потому что я подписал целую серию писем и иных документов, протестующих против нашей внутренней и внешней политики того времени. Но, защитившись псевдонимом, я продолжал работать в кино и в театре. Понятно, что это был секрет Полишинеля. Стиль, язык, угол зрения легко распознавались всеми, кто был знаком с моим творчеством, но театральному и киношному начальству было удобнее работать с псевдонимом, а не с моей антисоветской фамилией. К ней мне удалось вернуться лишь после статьи Окуджавы.

– Наверное, как диссидент по жизни, вы должны были испытать какое-то извращенное удовольствие от написания песен к фильму "Собачье сердце"? Ведь одно дело, когда Швондер говорит "Мы к вам, профессор, и вот по какому делу", и совсем другое – когда он со своими "певунами" с упоением поет такой бред, как "Тяжелые годы проходят В борьбе за свободу страны. За ними другие приходят, Они будут тоже трудны". Сарказм по поводу идиотизма того времени – на грани фола.

– Откровенно говоря, и в мыслях не было ничего подобного (смеется). Когда я писал вариации на тему "яблочко", я не писал песен для всех людей, а лишь песни, которые должен был спеть Шариков и только Шариков. А что касается двух песен – красноармейского марша и того, что поет Швондер со своей командой, и свойственного им идиотизма (снова смеется), то это, конечно, была откровенная пародия. А насчет "диссидента по жизни", это слишком сильно сказано. С публицистическими статьями я выступал очень мало, и последний такой опыт – составление в конце 1995 года текста "письма ста" за прекращение чеченской войны. Да и диссидентство прекратилось с началом перестройки, когда стало можно говорить открыто, не рискуя свободой и жизнью.

– В кино вы работали с такими прекрасными композиторами, как Геннадий Гладков, Владимир Дашкевич, Алексей Рыбников. С кем из них было интереснее?

– С теми двумя, кого вы назвали первыми. С Рыбниковым у нас производственного романа не получилось. Может быть, потому, что, как он как-то сам мне признался, он не очень любит писать музыку на готовые тексты. Ему больше нравится сочинять, а потом уже автор пускай подтекстовывает. В работе с Дашкевичем и Гладковым процесс имеет обратный вид: сначала я пишу тексты, а потом они сочиняют музыку. Тем не менее, если говорить о нескольких работах, которые мы вместе с Рыбниковым учинили, я был абсолютно доволен его работой, и он, кажется, был вполне доволен моей.

– В одном из интервью вы противопоставили свою работу над "Трехгрошовой оперой" и "Нотр-Дам де Пари". Это было умышленно?

– Умышленно. В 1986 году главный режиссер театра Маяковского Андрей Гончаров, ставивший "Трехгрошовую оперу", разрешил мне авторский или вольный перевод стихов Бертольта Брехта. Для меня было главным сохранить тему того или иного зонга и написать тексты так, чтобы они легко пелись по-русски на музыку Курта Вайля, и я работал с наслаждением. Что касается "Нотр-Дама", то я приступил к его переводу именно с этих позиций. Но, заметив, что я уклоняюсь от строгого следования подстрочному переводу стихов Люка Пламандона, французы очень быстро поставили меня на место. Ну посудите сами, разве я мог сохранить современную проповедь глобалистов в устах Эсмеральды, которая в одном из главных зонгов поет о том, что народы земли разделены и эти преграды надо устранить? Но французы стояли на своем, и я как мог старался перевести оригинальный текст так, чтобы это легко пелось по-русски. Но удовольствия было уже меньше, осталось удовольствие только от моих технических достижений.

– Как-то вы сказали, что стараетесь следовать указаниям Давида Самойлова, считавшего, что литератор должен уметь все. Получается?

– В общем, да, я работаю во всех жанрах. Года два назад вышел томик моей прозы, а сейчас на подходе сборник стихотворений. А что касается сочинения песен для спектаклей и кино или написания пьес, то это мое основное занятие.

– Вам хватает ваших гонораров, чтобы безбедно существовать?

– Пожалуй, хватает. Недавно я написал две сказочные пьесы про Ивана-дурака и про Ивана-царевича. Первая сейчас идет в полутора десятках театров, а вторая даже шла одновременно в 23-х. Ставят в театре и мою 1002-ю версию сказки про Красную Шапочку.

– В декабре вам исполняется 70 лет. Гитару на гвоздь вешать не собираетесь?

– Ни в коем случае.

Евгений АКСЕНОВ